«О насилии обычно становится известно, только когда женщина убита»

Опубликовал Дмитрий Шабельников в 15/08/2018

Малика Абубакарова, адвокат, директор АНО «Права женщин» (Грозный)

Я не понаслышке знаю, что такое насилие — две мои подруги умерли от рук мужей. Это послужило толчком к тому, чтобы обезопасить других женщин от подобной участи. При этом насилие может быть не только физическим или сексуальным — нередко оно бывает психологическим, финансовым; оно может касаться жилищных, наследственных прав. Субъектом насилия не обязательно выступает муж — часто это бывают родственники с его стороны.

С 2013 по 2017 год АНО «Права женщин» работала по семи делам, касающимся насилия над женщинами и права общения с детьми, которые закончились направлением жалоб в Европейский суд по правам человека.¹Жалобы были поданы юристами «Правовой инициативы» (см. далее). Сегодня четыре дела находятся на рассмотрении Суда, а по трем из них вынесены положительные решения в 2018 году: «Магомадова против России», «Муружева против России», «Бопхоева против России». В первых двух делах Суд признал право женщины на семью и воспитание детей, в третьем — бездействие органов в отношении девушки, которая из-за примененного в отношении нее насилия впала в кому.

Адвокаты организации вместе с юристами «Правовой инициативы» первыми в России подали в 2013 г. жалобу в Комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин (CEDAW) — «Тимагова против России». Заявительница в течение многих лет подвергалась домашнему насилию со стороны своего мужа. В 2009 году муж избил ее лопатой; она получила травмы головы, локтя и колена. В результате обращения в полицию муж был оштрафован на 15 000 рублей (около 200 долларов США) за причинение легкого вреда здоровью. После этого Шема и ее муж расторгли брак. Их собственность была физически разделена, и Шема была вынуждена остаться жить в одном доме со своим мужем, который на этот раз ударил ее топором; Шема получила тяжелые травмы головы. Суд пришел к выводу о том, что Шема «спровоцировала» мужа, и он напал на нее в состоянии аффекта. Он был приговорен к девяти месяцам лишения свободы, но освобожден в зале суда в связи с отбытием срока наказания в период досудебного содержания под стражей.

Доведение дела до международных судебных органов не является самоцелью работы адвокатов организации. Многие дела решаются на национальном уровне. Здесь следует отметить, что в северокавказском обществе крайне трудно решать семейные дела в судебных органах. И в работе, которую ведет АНО «Права женщин», приходится прорываться через непонимание общества, а также устоявшиеся стереотипы о том, что семейные проблемы нельзя выносить на суд. Вопросы домашнего насилия традиционно табуированы. Мы своей деятельностью обнажаем застоявшиеся проблемы, которые до нас никто не решал. Зачастую дело не заканчивается вынесением решения – женщина может столкнуться с препятствиями, связанными с исполнением решения, что требует дополнительных действий с нашей стороны.

Нередко в организацию обращаются за консультативной помощью мужчины для своих родственниц (дочерей или сестер). Мы не отказываем им в помощи и предлагаем варианты решения проблемы, а также приглашаем непосредственных бенефициаров к нам в офис. Невозможно улучшить положение женщин в нашем регионе без привлечения в работу мужчин. Мы приглашаем их на мероприятия, включаем в обсуждения женских трудностей, чтобы они видели их изнутри. Мужчины — основной контингент служащих государственных органов, и для решения проблем женщин организации необходимо заручиться их пониманием и своего рода поддержкой.

На сегодняшний день организация стремиться охватить большее количество женщин, помочь не только тем, кто живет в столице, но и сельским жительницам. В 2017 г. деятельность охватила другие северокавказские республики: адвокаты ведут дела в Ингушетии, Дагестане, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии — Алании. Заключаются соглашения с местными адвокатами, тем самым мы привлекаем все больше людей в правовую защиту. В будущем мы хотим, чтобы в каждом районе, каждом населенном пункте был адвокат, к которому может обратиться за помощью любая женщина.

Ольга Гнездилова, адвокат, сотрудничающая с проектом «Правовая инициатива» (Москва)

Исторически так сложилось (проект работает с проблемой нарушения права на жизнь и случаями применения пыток на Северном Кавказе), что дела по защите прав женщин мы начали брать из этого региона. Там на постоянной основе работают адвокаты от организации. Сейчас мы берем дела и из других регионов — их, конечно, меньше. В проблеме есть региональная специфика, но, тем не менее, и в остальных регионах мы сталкиваемся и с домашним насилием, и с проблемой неисполнения судебных решений о месте жительства и порядке общения с детьми после развода родителей. На Северном Кавказе просто чуть больше коррупции и чуть сложнее работать.

О традициях, домашнем насилии и детях

Специфика Северного Кавказа состоит в том, что закон подменяется неписаными традициями. Доходит до того, что органы власти (те же судебные исполнители) практически открыто говорят женщинам: зачем ты требуешь исполнения судебного решения, которое расходится с местными традициями? Отступи! У нас даже есть запись разговора судьи Верховного Суда Чеченской Республики с нашей доверительницей после процесса. Он вынес решение не в пользу матери, а в пользу даже не отца детей, который к тому времени уже погиб, а дедушки этих детей — при живой матери. После судебного заседания судья пытался ей рассказать, что она нарушает традиции, ей нужно прекратить жаловаться и смириться с тем, что ее четырех дочерей будет воспитывать дедушка без ее участия. Сейчас женщина с нашей помощью обратилась в ЕСПЧ.

Считается, что если муж умирает или родители разводятся, то ребенок должен остаться в семье отца — но тут, как говорится, показания расходятся. Мы разговаривали с разными экспертами, религиоведами, верующими людьми. Кто-то говорит, что в любом случае до семи лет ребенок должен быть с матерью, которая должна за ним ухаживать. Но на практике получается, что никаких письменных источников нет, все это просто передается из уст в уста и, конечно, трансформируется, исходя из интересов более сильной стороны. А в ряде дел мы замечали и экономическую составляющую. Семьи большие, детей много. У нас есть дело, которое уже коммуницировано Европейским Судом, и мы ждем решения: отец погиб при исполнении служебных обязанностей (он был сотрудником милиции), и у матери осталось шестеро детей. Была большая единовременная компенсация как погибшему при исполнении, плюс ежемесячная пенсия по случаю потери кормильца. Родственники сначала не особенно хотели этих детей забирать, но когда речь зашла о деньгах, они сначала заставили мать подписать доверенность на получение этих денег, а потом вообще лишили ее родительских прав, чтобы удвоить пенсию. То есть для родственников это часто еще и способ получать на детей какие-то пособия (как правило, когда отец погиб).

Основная особенность, которую мне до сих пор сложно понять, — это не то, что мать лишается, например, возможности воспитывать ребенка, но она лишается возможности его видеть — абсолютно и навсегда. То есть не просто не может прийти в дом бывших свекров или бывшего мужа, но не может и подойти в школу, чтобы с ребенком пообщаться. Дети сами уже реагируют таким образом, что когда видят мать, они просто от нее бегут, потому что если они с ней общались, то им дома за это попадет. Полная изоляция — конечно, это безумно травматично для всех. Мы участвовали в нескольких исполнительных действиях, я лично присутствовала: ребенок видит мать — и его начинает трясти. Он боится на нее смотреть, боится повернуться в ее сторону. Даже на незнакомого человека такой реакции быть не должно. То есть тут очевидна длительная работа с детьми, в негативном смысле работа.

Или другая тема. У нас было одно дело, которое сейчас закончилось решением ЕСПЧ, «Бопхоева против России». Девушку похитили, и похититель хотел с ней жить, но его мать этого не хотела, и девушка не хотела —и она вернулась к своей матери (отец у нее давно погиб, когда она была еще ребенком). Она вернулась домой, и родственники со стороны ее отца — семеро взрослых мужчин, двоюродных дядей и так далее, — вывезли ее в лес, угрожали огнестрельным оружием, требовали от нее признаться, было ли за эти часы что-либо между ней и этим похитителем, сказали, что она позорит их фамилию тем, что вернулась, и что она должна пойти жить в этот дом. Фактически именно ее родственники вернули ее в этот дом, и, поскольку потенциальная свекровь не очень хотела этого брака по своим причинам, началось давление на девушку. Похитителя вообще отослали, он уехал, оставив ситуацию на свою мать. Девушку несколько раз госпитализировали по скорой в больницу, и в последний раз был поставлен диагноз «отравление неизвестным препаратом». С тех пор до настоящего времени она находится в коме, у нее произошла смерть мозга. Никаких перспектив для ее выздоровления врачи не видят. Что произошло — неизвестно, но, что самое интересное, не было даже возбуждено уголовное дело. Все проверки проводились в рамках доследственных мероприятий, нужные экспертизы не назначались (можно было по горячим следам выявить вещество у нее в крови, понять, что произошло, что это за неизвестный препарат), — но никто вообще ничего не сделал. То есть сейчас нет ни виновных, ни уголовного дела, ни картины того, что все-таки случилось.

О работе правоохранительных органов по делам о домашнем насилии

Чаще ли встречается домашнее насилие на Северном Кавказе, чем в других регионах России? Такую статистику собрать, конечно, трудно, во многом это латентные преступления, бывает, что и женщины не обращаются, бывает что и полиция не регистрирует . Могу только сказать, что в центральных регионах России женщины обращаются в правоохранительные органы намного чаще. Для женщины на Северном Кавказе вариант пойти после побоев жаловаться в полицию просто неприемлем по культурным причинам.

О насилии обычно становится известно, только когда женщине причинены тяжкие телесные повреждения или она убита. У нас есть заявительница, которая пыталась убежать от побоев мужа. Убежав, она обратилась в полицию с жалобой на регулярные избиения со его стороны. Его в рамках этого заявления опросили, а он сказал: да, я ее избиваю, но она сама плохо себя ведет. Его сразу отпустили, никаких следственных действий проведено не было, судебно-медицинская экспертиза женщине не назначалась, несмотря на то, что он признался в совершении преступления. Спустя несколько месяцев женщина бесследно исчезла после очередной ссоры, до сих пор нет ни тела, ничего. Дело возбуждено по убийству, подозреваемых нет, муж не подозреваемый. Это дело Марем Алиевой. Вот она жаловалась при жизни на побои, и это было самим мужем подтверждено в полиции.

Но жестокость, и достаточно сильная, есть и в центральных регионах, и никаких инструментов воздействия и профилактики нет. Фраза «Когда убьют, тогда и приходите», к сожалению, следует из законодательства. У правоохранителей мало желания и возможностей заниматься профилактикой, заниматься расследованием первых побоев. Понятно, что насилие, которое остается безнаказанным, только растет и именно поэтому приводит к таким последствиям. Но, к сожалению, кроме профилактической беседы и штрафа, максимальный размер которого сейчас составляет пять тысяч рублей, никаких механизмов нет. А административный арест применяется крайне редко.

Не так давно в результате изменения законодательства домашнее насилие стало административным правонарушением. Законодательство трансформировалось следующим образом. Была статья 116 УК РФ, которая предусматривала, что побои из хулиганских побуждений расследуются полицией, а «простые» побои расследуются путем обращения жертвы в мировой суд, самостоятельного сбора доказательств, самостоятельного поддержания обвинения. То есть это было частное, но уголовное обвинение. Потом, в июле 2016 года, несколько месяцев каким-то чудом действовали позитивные поправки, когда побои со стороны близких лиц, должны были расследоваться правоохранительными органами по заявлению жертвы — то есть это было частно-публичное обвинение. Уголовное дело возбуждается полицией, они собирают доказательства, они же представляют их в суд, и прокурор поддерживает обвинение. А потом поправки о декриминализации вывели все побои, кроме «хулиганских» и по мотивам ненависти, вражды и т.д., в Кодекс об административных правонарушениях, который тоже не очень-то хорошо применяется. У нас были заявления женщин, мы пытались подавать заявления по этой статье КоАП — и получали отказы.

На Северном Кавказе, несмотря на декларируемые стандарты, достаточно часто встречаются дела об изнасилованиях, в том числе детей. Их в принципе пытаются расследовать, но часто следствие неспособно защитить потерпевшую от давления со стороны обвиняемых, или даже родственников потерпевшей. Конечно, никаких щадящих механизмов не предусмотрено. Одна из наших потерпевших, несовершеннолетняя девочка, начинала давать показания в суде и упала там в обморок, потому что увидела насильников, и у нее произошло обострение ее травмы. А суд говорит: мы без ее показаний судить никого не будем. И, конечно, никакого психолога от государства ей не положено, и никакой поддержки тоже.

О положительных примерах решений и приговоров

Тут еще вопрос, что можно считать положительным примером. Допустим, по делу Бопхоевой Европейским судом было сказано, что непроведение надлежащего расследования нарушает право на жизнь в части процедурных обязательств государства. Матери выплачена компенсация. Но такие нарушения должны быть устранены с помощью принятия системных мер. Мы занимаемся и исполнением решений ЕСПЧ, то есть готовим отчеты в Комитет министров Совета Европы с предложениями о том, как можно все это в дальнейшем предотвращать.

Часть дел удается решить на национальном уровне. По делу в Лебедяни (Липецкая область) гражданский муж избивал свою жену несколько часов, в итоге она попала в больницу и через несколько дней умерла. Дело было возбуждено по статье о причинении тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Судом был вынесен обвинительный приговор. Родственники погибшей девушки все равно его обжаловали, но даже тот приговор, который был вынесен — девять лет строгого режима — это уже результат. Еще одно дело в Лебедяни: бывший муж избил женщину, вынесен обвинительный приговор. Сейчас мы обжаловали его в апелляции ввиду чрезмерной мягкости, но наказание преступник понес.

Мы также сейчас ждем решения по делу в ЕСПЧ, где Суд поставил перед правительством общие вопросы — насколько российское законодательство адекватно задачам борьбы с домашним насилием. Правительство, конечно, ничего толком не ответило, написало просто, что есть Кодекс об административных правонарушениях и статья 116 УК РФ. Мы очень ждем, что в связи с тем, что Суд поставил такие глобальные вопросы о законе, он отметит в решении, что закон неадекватен — и на этом основании удастся продвинуть изменения.

О возможных будущих изменениях

Какими могут быть эти изменения? Это комплекс мер, и не все они юридические. Я могу сказать о юридических. Нужны нормальные охранные ордера. В июне 2018 вступили в силу поправки в УПК, которые устанавливают новую меру пресечения — запрет на пребывание в определенных местах и на общение с определенными лицами. Это похоже на охранный ордер. Мы сейчас пробуем подать такие ходатайства по нескольким делам, чтобы человеку, действительно, запретили приближаться. Женщины нам, как правило, говорят: «Мне вообще никакого наказания не нужно, сделайте так, чтобы он ко мне не подходил».

Много дел, когда имеет место преследование — женщина уезжает в другой город, за ней следят. Теперь есть такая возможность, и мы пробуем ей воспользоваться. Но проблема в том, что эта мера пресечения может быть применена только к лицу, уже обвиняемому в совершении преступления. Если женщина, например, говорит «он мне угрожает убийством», то должно быть возбуждено дело об угрозах убийством, и он должен быть признан обвиняемым. Тогда эта мера пресечения, как и любая другая, может сработать. А если дела еще нет, но есть некая опасная ситуация, то никаких мер полиция предпринять не может — даже просто запретить ему, например, приближаться или звонить.

То есть нужно это вытаскивать из мер пресечения в какой-то другой юридический инструмент, который может применяться на самых ранних этапах. Это просто предупреждение, что человек не хочет, чтобы ты к нему приближались ближе, к примеру, ста метров и звонили ему. Это право любого человека — без каких-то особых доказательств того, почему он этого не хочет — получить такой запрет. А в случае нарушения этого запрета уже возникает ответственность. Все может быть разрешено на этом начальном этапе, никакого ни уголовного, ни другого дела не будет. А если запрет нарушается — это значит, что человек неадекватен, не может себя контролировать, и его нужно как-то ограничивать.

Что касается видов наказания или видов воздействия. У нас нет ничего, кроме лишения свободы, обязательных и исправительных работ и так далее. То есть нет средств реабилитации осужденного, который, например, не может сам справиться со своей одержимостью — а такие люди есть: то есть человек вменяемый, ему не нужно никакого принудительного лечения, но у него есть особенность, с которой он не может сам справиться. Хорошо бы, чтобы в качестве меры наказания, а может быть, и не только наказания, назначались за счет государства курсы управления гневом, поведением. В Уголовном кодексе есть «намек» на это — что судья может назначить «иные меры». Но механизмов никаких нет, все это стоит денег и должно быть прописано в бюджете и должным образом организовано.

Нужна сеть кризисных центров — это, скорее, не юридическая мера, — где можно получить первичную помощь, потому что организаций, которые занимаются проблемой домашнего насилия, немного, они сосредоточены в крупных городах, и добраться до них для многих жертв нереально. Это должна быть комплексная работа, не только юридическая помощь, должен и психолог с женщиной работать, потому что часто жертве «стыдно признаться», близкие могут сказать, что «сама виновата». Поэтому обращения часто поступают, когда произошло уже что-то непоправимое.

Что еще? Разумеется, эти дела должны быть переведены в категорию публичного обвинения. Не стоит вешать на жертву обязанность по сбору доказательств и поддержанию обвинения.

Конечно, домашнее насилие должно быть криминализовано — не потому, что «мы хотим их сажать», а потому что уголовная ответственность — это совсем иная категория, влияющая на поведение после освобождения, трудоустройство. Кроме того, люди больше себя сдерживают, если есть риск уголовной ответственности, чем если есть риск только административного штрафа, тем более такого маленького.

Разумеется, надо обучать полицию, потому что полиция у нас очень недружелюбно относится к этой категории дел — ну и вообще зачастую не очень дружелюбно относится к потерпевшим и не хочет работать. Нужно обучать. Часто сами полицейские диктовали заявления о прекращении уголовного дела в связи с «примирением сторон». По такой категории дел все-таки есть большой риск, что женщина попросит закрыть дело в результате давления на нее.

Вообще проблема домашнего насилия и отказ властей эффективно ее решать рассматривается Европейским судом как дискриминация по признаку пола. Мы в своих жалобах приводим довод о том, что не только законодательства не хватает, но депутаты открыто высказывают позицию, что это наши духовные скрепы. Это мессидж, который политики направляют в общество. Это тоже большая проблема, которая, конечно, влияет на поведение людей. Если бы это публично осуждалось, таких случаев было бы меньше.

О безопасности потерпевших и юристов

Наши адвокаты неоднократно подавали заявления о государственной защите женщин, которых преследуют. И на Северном Кавказе, и в Ульяновске, и в Москве. Даже если госзащиту давали, преследователю удавалось ее обходить. Но чаще мы получали отказы. В особо тяжелых случаях потерпевшие вынуждены выезжать из страны.

До работы с «Правовой инициативой» я как адвокат занималась в основном темой пыток, и были некоторые угрозы со стороны сотрудников полиции. Но сейчас я вижу, что по делам о защите прав женщин нашим адвокатам поступает гораздо больше агрессивных обращений, чем даже от сотрудников полиции. Именно от мужей, которых обвиняют в домашнем насилии, от отцов, которые в итоге были вынуждены вернуть похищенных детей. Когда человек лично в такой конфликт вовлечен, он теряет всякие ориентиры. Конечно, трудно оценить, насколько это все серьезно, потому что, с одной стороны, это простой человек, не сотрудник полиции, а с другой стороны — может быть, у него меньше представлений о законе или о последствиях своего поведения.