Заключенный №7

Рауль Валленберг (родился в 1912 году) был шведским дипломатом; в июле 1944 года он был назначен первым секретарем посольства Швеции в Будапеште. За время службы Валленберг спас несколько десятков тысяч евреев, выдавая им шведские документы или укрывая их в зданиях шведской миссии. Валленберг удостоен звания Праведников народов мира израильского института Яд-Вашем.

В январе 1945 года Валленберг и его водитель отправились на линию фронта для встречи с советским командованием. Оба были арестованы по подозрению в шпионаже, после чего их тайно вывезли в Москву. До настоящего времени неизвестно, что именно произошло с Валленбергом и его шофером в НКВД (с марта 1946 года — МГБ). По официальной советской версии, обнародованной только в 1957 году, Валленберг умер в следственной тюрьме на Лубянке 17 июля 1947 года от инфаркта миокарда. Однако свидетельства других заключенных дают основания сомневаться в официальной версии. Кроме того, в 2009 году ФСБ России обнародовала информацию, что через шесть дней после официальной даты смерти Валленберга, 22–23 июля 1947 года, были допрошены шофер Валленберга, его сокамерники и некий «Заключенный №7»; исследователи полагают, что это и был Валленберг. В 2000 году Валленберг и его шофер были реабилитированы. В 2016 году были опубликованы дневники И.А.Серова, председателя КГБ СССР с 1954 по 1958 год, согласно которым приказ о ликвидации Валленберга исходил лично от Сталина и Молотова. Это якобы стало известно при допросе бывшего министра госбезопасности В.С.Абакумова, арестованного в 1951 году и расстрелянного в 1954-м.

Племянница Валленберга Мари Дюпюи, много лет занимающаяся расследованием обстоятельств гибели дяди, в сентябре 2016 года обратилась в ФСБ с просьбой о предоставлении доступа к некоторым документам: протоколам допросов Абакумова, протоколам допросов «Заключенного №7» 22–23 июля 1947 года и оригиналам так называемых «журналов учета» Лубянской и Лефортовской тюрем за 1945–1947 годы (которые ранее были предоставлены в отредактированном виде). В таком доступе Дюпюи было отказано, после чего, в июне 2017 года, Мари Дюпюи обратилась в суд с требованием обязать ФСБ предоставить ей доступ к указанным архивным документам. Интересы Дюпюи представляла правозащитная организация «Команда 29» (юристы Иван Павлов, Дарья Сухих, Анна Фомина).

В сентябре 2017 года Мещанский районный суд г. Москвы отклонил иск Дюпюи, а 20 февраля 2018-го Московский городской суд отклонил апелляцию на это решение. Мы поговорили с адвокатом, руководителем «Команды 29» Иваном Павловым.

Почему племяннице Валленберга было (и остается) так важно получить доступ к тем материалам, к которым вы просили получить доступ?

Прежде всего нужно сказать, что эти материалы никогда не были в руках ни у нее самой, ни у исследователей. Мы запрашивали неотцензурированные копии страниц журнала вызова заключенных на допрос. А также журнал регистрации заключенных в Лефортовской тюрьме и внутренней тюрьме на Лубянке. На страницах, которые мы запрашивали, есть данные о Валленберге. Они нужны нам для того, чтобы понять, кто еще вместе с ним вызывался и куда. По этим данным можно попытаться найти этих людей и открыть новое расследование уже в отношении их, чтобы понять, за что они сидели, не пересекались ли в камере с Валленбергом и т.д. Может быть, их вызывали на допрос к одному следователю? Поэтому эти данные очень важны для того, чтобы попытаться найти параллельный путь для поиска данных о последних днях Рауля Валленберга.

В чем была в позиция ФСБ?

Основная, поддержанная судом позиция состояла в том, что запрашиваемые нами данные содержат сведения, составляющие личную семейную тайну третьих лиц, которые не имеют никакого отношения к Валленбергу. Это самый основной тезис, попавший в решение суда. Центральный. И на этом тезисе держится все решение.

Они как-то объясняли, что это за лица? Я так понял, они беспокоились о людях, которые тоже были заключенными, и что раскрытие информации о них повредит их потомкам.

Да, я и говорю: информация, которая содержится на запрашиваемых нами страницах, касается других заключенных. Это очевидно, раз там есть их имена. Но вот вопрос, является ли это личной семейной тайной этих заключенных или нет? Мы настаивали на том, что нет, потому что личная и семейная тайна — это вполне определенная категория: сведения о частной жизни лиц. Конституционный суд в свое время сказал, что это информация, которая не подлежит контролю со стороны государства; та информация, которой владеет только само лицо. А то, что человек сидит в тюрьме, разве является его личной и семейной тайной? Это не так. Но, несмотря на абсурдность этого тезиса, он остается, и именно на его основании закрыт доступ к материалам. Доступ закрыт на 75 лет. И сейчас у нас параллельно развивается еще одно дело — «дело Ленина». Это дело о дневниках лечащих врачей Ленина, когда один исследователь сначала получил эти дневники в архиве для того, чтобы ознакомиться с ними, а потом ему отказали в предоставлении копий. И когда он стал вести переписку с архивом, то выяснилось, что в 1999 году по ходатайству родственницы Ленина этот 75-летний срок, в течение которого запрещается доступ к личной и семейной тайне в соответствии с архивным законодательством, был продлен.

Его можно бесконечно продлевать?

Его невозможно продлевать! Закон не предусматривает возможности продления этого 75-летнего срока.

А как же это делается в таком случае с процессуальной точки зрения?

Это никак не может делаться. Но это было сделано. Было письмо Росархива, которое в ответ на ходатайство родственницы в 1999 году продлило срок ограничения доступа к этим документам.

За это вы сейчас тоже собираетесь судиться?

Да, уже подана жалоба. Административный иск.

А я еще слышал, что по делу Валленберга ФСБ говорила, что она ненадлежащий ответчик, потому что она по какой-то причине не является правопреемником КГБ.

Да нет. Это уже пошла игра слов. Мы говорим, что является правопреемником, хотя [это не имеет юридического значения]. Это они пытались отмазаться от смерти Валленберга, что они вообще как бы не причастны к этому.

То есть мотивировочная часть того решения по Валленбергу есть?

Есть в первой инстанции, во второй пока нет.

В первой инстанции, соответственно, ничего нового в дополнение к тем аргументам, которые выдвигал архив ФСБ, нет?

Архив пытался, так сказать, завести рака за камень. Там использовались всякие [аргументы]. В решени суда остался только один. Личная семейная тайна и 75 лет ограничения. Типа «приходите в 2022-м».

Интересно. То есть тогда личная тайна сразу перестанет существовать? Почему именно такая цифра?

Это [суд] сейчас говорит, что 75 лет, а там посмотрим.

Понятно. Ну и соответственно при обжаловании ничего особо не изменится в плане мотивировки [в судебном решении]?

Откуда мы знаем. Посмотрим. Вряд ли, конечно. Там сидела тройка судей, которая до нас рассматривала дел 50 наверное, и после нас еще оставались… Откуда им брать время на креатив?

А раньше такого рода иски уже подавались? Ведь насколько я понимаю, много таких историй, когда родственники получали доступ, но часть документов не выдавались.

Конечно, были случаи, и это основание использовалось не только в деле Валленберга. У нас архивы сначала прятали под предлогом секретности. Но поскольку там срок 30 лет, и уже надо бы рассекречивать, то теперь легче прятать под 75-летним сроком — личная и семейная тайна. Удобно, вот и все.

То есть тебе не известны случаи такого успешного судебного обжалования?

Надо посмотреть. По-моему, у нас что-то все-таки было.

А как кажется вам или племяннице Валленберга, почему так? Просто [у ФСБ] в принципе такая позиция или только в этом конкретном деле?

Вообще у них в принципе такая позиция по всем архивам, поскольку они понимают, что, открыв малое, придется расстаться со всем. Но в деле Валленберга особенно, поскольку, по моим ощущениям, в сокрытии этой информации заинтересована не только Россия, но и еще несколько стран. Не буду называть какие.

Конечно крайне любопытно, чем это все кончится. Я так понимаю, после последнего решения у вас еще будет кассация?

У нас кассация и Европейский суд по правам человека.

А там есть перспективы?

Мы считаем, что есть. По восьмой статье [Европейской конвенции о защите прав человека], по десятой¹ Право на уважение частной и семейной жизни и свобода выражения мнения.. Кроме того, там у нас есть определенная стратегия относительно того, как «заходить» по этому делу для того, чтобы продвинуть немножко ситуацию. Мы сейчас не будем это разглашать, но у нас есть путь, по которому мы будем инициировать другие дела здесь в рамках этой же проблемы.

Тоже судебные?

Да, с перспективой выхода в суд. Но перед судом мы будем ставить другие вопросы.

Понятно. А по делу Ленина и его врача, я так понимаю, исследователь только видел эти дневники?

Он видел их и работал с ними в течение двух месяцев в архиве. Это было в январе, феврале прошлого года. Ему выдавали эти дневники, и он делал из них выписки. А потом, когда попросил предоставить ему копии — отказали. И сообщили, что в 1999-м году письмом Росархива продлен 75-летний срок. И сейчас он думает, использовать ли ему уже полученную информацию на свой страх и риск. Потому что ведь есть статья 137 [Уголовного кодекса] о нарушении личной и семейной тайны. И прецеденты такие есть даже в нашей практике. Михаил Супрун, профессор, дело которого сейчас в Европейском Суде. Оно уже прошло коммуникацию. Там используются и восьмая, и десятая статья.

Напомните вкратце, о чем это.

Это профессор Арктического университета. Он составлял книги памяти о советских немцах. В начале ВОВ их забрали на работу в Германию с оккупированных территорий. Потом нквд-шники всех нашли уже после войны и уговорили поехать домой, но не совсем домой, а в лагеря. И вот Супрун смотрел эти архивы, составлял книги памяти вместе с немецким Красным Крестом. ФСБ узнала про это и давай его плющить. Мы вели его дело. В Архангельске суд прекратил производство, но признал его виновным. Так как прошли сроки давности, наказать его не смогли. Но признание виновным открыло нам дорогу в ЕСПЧ.

Его признали виновным в разглашении?

Да, в нарушении личной семейной тайны.

А чтобы не нарушить, он должен был связываться с потомками?

Да, получать от них письменное разрешение. И это то же самое, что и в деле Валленберга: нам говорят, вы должны были получить разрешения. Ну так дайте нам фамилии — мы получим! Они говорят: «Неа».

Similar Posts:

None Found