Юристы по делу «узников Шереметьева» выступили перед Большой палатой Европейского суда

В 2015 году сразу четыре человека были вынуждены надолго поселиться в транзитной зоне московского аэропорта «Шереметьево». Граждане Ирака, Палестинской Автономии, Сирии и Сомали, они никак не были связаны друг с другом — общими для всех стали только причины такой безумной ситуации. Все они бежали из своих стран в связи с событиями, угрожавшими, по их мнению, их жизни и благополучию; все они летели в связи с этим в разные третьи страны с пересадкой в Москве. Всех их по разным причинам не приняли те страны, в которые они летели, выслав в последнюю страну пребывания — Россию. Поскольку у них не было действующих виз, российские пограничники не пропустили их через паспортный контроль и забрали их паспорта. Возвращаться в свои страны все они отказались, а никакая третья страна поначалу не была готова их принять. В этой — в буквальном смысле — безвыходной ситуации все четверо обратились за помощью в Управление верховного комиссара по делам беженцев (УВКБ) ООН в России и за статусом беженцев — к Российской Федерации. Рассмотрение их запросов Миграционной службой заняло по несколько месяцев, и в результате всем было отказано. Судебное обжалование отказов заняло еще несколько месяцев и не привело к желаемым результатам.

Гражданин Палестинской Автономии провел в транзитной зоне «Шереметьево» пять месяцев, граждане Ирака и Сирии — по восемь месяцев, а гражданин Сомали — двадцать три месяца. Все это время они спали на матрасах на полу прямо в шумных и освещенных 24 часа в сутки залах ожидания, питались пайками, которые предоставляло им УВКБ, и не имели доступа к душу. В конечном счете двоих мужчин УВКБ удалось переселить в Данию и Швецию, а палестинец и сомалиец были вынуждены вернуться в свои страны.

Обжаловать отказы в предоставлении статуса беженцев четверым мужчинам помогал проект «Право на убежище» Института прав человека. Впоследствии юристы проекта направили от их имени жалобу в Европейский суд по правам человека. В марте 2017 года Суд вынес постановление (англ.) в пользу заявителей, признав нарушение статей 5(1) (незаконное лишение свободы) и 3 (запрет бесчеловечного или унижающего достоинство обращения) Европейской конвенции. Заявителям была присуждена денежная компенсация в размере от 15 до 26 тысяч евро каждому. Российская Федерация, категорически не согласившись с этим постановлением, попросила о рассмотрении дела Большой палатой ЕСПЧ. Публичные слушания (видеозапись на англ.) с участием представителей заявителей и Российской Федерации состоялись в ЕСПЧ 18 апреля 2018 года.

«Правовой диалог» поговорил об этом деле с ведущими дело в ЕСПЧ юристами проекта «Право на убежище» Элеонорой Давидян и Дарьей Трениной.

Откуда взялись эти люди и откуда вы о них узнали? Как начиналась вся эта история?

Э.Д. Наш проект очень плотно работает с Управлением верховного комиссара по делам беженцев (УВКБ) ООН в России. Эти четверо людей связались с УВКБ, поскольку пытались найти хоть какую-то информацию. Они знали, что в принципе что-то такое есть, и вот, получив доступ в интернет, они связались с УВКБ по его горячей линии. И УВКБ, начав им помогать, доставляя им еду, воду и так далее, еще и связало их с нашим проектом, чтобы мы попытались помочь им с юридической точки зрения. Работали мы и еще юрист из «Гражданского содействия» Ольга Плыкина.

Дарья Тренина наша ездила в Шереметьево, пыталась прорваться через преграды, границы, иногда ее пропускали, иногда нет, там все было очень непредсказуемо. Как-то нам удавалось попасть к ним, подписать документы. Нотариус в транзитную зону попасть не мог, и в результате сами мы как представители документы подписывать не могли. Поэтому, чтобы подписать документы, приходилось туда ехать — по почте, они оттуда ничего отправить не могут, потому что там нет почтового отделения. То есть подпись под каждым документом добывалась с боем.

Д.Т. Мы встретились с помощью сотрудницы московского офиса УВКБ ООН. Она не впервые встречалась с заявителями в транзитной зоне, и меня пропустили вместе с ней по письму от УВКБ  — как адвоката, помощь которого требуется искателям убежища. Все они к тому моменту уже подали заявления на убежище, но судьба этих заявлений не была понятна: заявления они отдали сотрудникам погранслужбы, никаких подтверждений о принятии нет, что дальше (передали или не передали) — неизвестно. Меня удивила сама процедура допуска — стало понятно, что никакой процедуры толком нет, все зависит от конкретных людей на посту и их начальства. Впоследствии это впечатление только укрепилось: каждый раз я подавала какие-то новые заявления, объясняла начальнику смены, что они должны меня пустить, описывала удивленным сотрудникам всю ситуацию по новой. Но до определённого момента меня всё-таки пускали.

Еще до нашей первой встречи я знала, в каком положении люди, сколько они находятся в таких условиях, и их состояние (подавленность, раздражённость, отчаяние и тоска) было понятным и ожидаемым. Их истории сразу же запали глубоко в душу — все они были в безвыходном положении, каждый по своим причинам, но роднило их ситуации именно отсутствие выхода. Их обращения российские власти на тот момент просто игнорировали, доступ к минимальным условиям (душу для задержанных) перекрыли, паспорта отобрали, над тремя из них — кроме палестинца — висела реальная угроза высылки в небезопасные для них страны исхода. Ощущение полного бесправия, полной беспомощности и непредсказуемости.

У них была в общем одинаковая ситуация? Насколько я понимаю, ни один из них не пытался получить убежища в России?

Э.Д. Ну, они прилетели не для этого.

Они попали в эту ситуацию случайно, а потом уже стали пытаться получить убежище, потому что у них не было другого выхода. В конечном счете они все подали на статус беженца, и потом уже обжаловали и так далее. А так у них не было  намерения прилететь в Россию и остаться жить в России по убежищу или каким-то другим образом. Например, сомалиец летел транзитом из Йемена через Москву на Кубу. В  Гаване он пытался получить убежище, но ему убежища не дали и оттуда депортировали.

И поскольку он летел через Москву…

Э.Д. Да, его депортировали в Москву. Палестинец проживал какое-то время в России, получал визу. Последний раз виза была просрочена, он пытался получить убежище в России, ему отказали в доступе к процедуре, он просрочил визу, и в отношении него было решение о самостоятельном выдворении, и он пытался выехать из России в Египет, чтобы там по пешеходному переходу Рафах пройти в Палестину, это был единственный способ. Но там начались военные действия, и переход закрыли. И из Египта его тоже депортировали, потому что цель его приезда туда не могла быть осуществлена.

А в России вместе с выдворением у него был запрет на въезд на определенный срок, и он, соответственно, не мог больше въехать — и вот тоже застрял, пытался получить статус беженца и временное убежище, которое должно быть предоставлено в соответствии с российским законодательством из гуманистических соображений, когда человек оказывается в сложной ситуации.

Иракец бежал из Ирака. У него тоже были преследования с разных сторон, потому что он суннит¹Сунниты составляют одну треть населения Ирака, где преобладают шииты; в стране уже второе десятилетие продолжается гражданская война, а суннитов по определению подозревают в поддержке исламского терроризма., а еще потому, что он архитектор, и ИГИЛ (организация, запрещенная в Российской Федерации) пыталось добиться от него сотрудничества — у него есть навыки, которые им нужны. Он не хотел [такого сотрудничества]. Он бежал в Турцию, пробыл там какое-то время, тоже там зарегистрировался в УВКБ, но не получил ничего, никакого продвижения с его жалобой не было. У него закончилась виза на один год, и он поехал в Китай, в Пекин, потому что ему удалось получить визу на месяц. В Китае вообще нет процедур, которые позволяли бы получить убежище. Они вроде бы есть на бумаге, но в реальности просто некуда пойти, чтобы получить какую-то помощь. Эта китайская виза на месяц закончилась, и деваться ему было больше некуда, кроме как пытаться попасть обратно в Турцию, потому что на тот момент граждане Ирака могли получить турецкую визу на границе. Но ему ее в итоге не дали.

И еще был сириец, Хасан Ясин. Он тоже жил раньше в России, получал визу, периодически у него были [какие-то дела]. Тоже в какой-то момент попытался получить убежище, но ему его не дали. В отношении него тоже было вынесено решение о выдворении, и он пытался выехать в Турцию, но ему отказали во въезде и вернули в Москву. Москва его снова отправила в Турцию, но его опять вернули в Москву.

Выйти [из аэропорта «Шереметьево»] они не могли вообще никуда. Не то чтобы в город, они в принципе из транзитной зоны выйти не могли, потому что там выход либо на посадку, либо через границу. А через границу они пройти не могли, поскольку у них не было документов. У них не было доступа к свежему воздуху, они находились в этом аквариуме от 5 с лишним месяцев до 23 месяцев — это сомалиец.

Он ждал сначала решения российских властей, то есть подал на статус, потом обжаловал отказ на федеральном уровне миграционной службы, потом — в суд, потом — в апелляционный суд. И все это заняло столько времени. Девать его было некуда, его не получилось переселить в Европу, как это получилось с сирийцем и иракцем. У него не было других вариантов, он ждал, пока будет окончательное решение. И когда он получил окончательное решение, окончательный отказ, только после этого он вернулся в Могадишо; он уже перестал работать журналистом.

У него ситуация была такая, что он был журналистом, и местная террористическая группировка аш-Шабаб (организация, запрещенная в Российской Федерации) требовала сотрудничества, на родственников его тоже давили, убили родственников, и он сбежал в Йемен. Но в Йемене тоже начались военные действия, у него там был еще и личный конфликт. Вот из Йемена он и летел. Соответственно, он вернулся в Могадишо, отказавшись от профессии, и пять лет прошло с тех пор, как он уехал в Могадишо, и вроде больше вопрос не стоит.

Source: Flickr/Jorge Díaz

То есть, все они, прежде чем обратиться в Европейский суд по правам человека ­­—  чтобы туда обратиться, нужно исчерпать все внутренние средства правовой защиты — все они обращались в этой безвыходной ситуации за убежищем к Российской Федерации, и всем было отказано.

Э.Д. Да, они все обратились за статусом беженца. Потом, когда мы уже присоединились [к юридической работе], мы им помогли обжаловать отказы. Кто-то из них успел в суд «дожаловаться», кто-то нет, потому что их переселили. И поскольку, опять же, у нас не было подписей, и невозможно было оформить доверенность, мы уже не до конца в суд пошли. До апелляционной инстанции дошел только сомалиец.

Д.Т. Все это было очень долго, в ситуации заявителей — мучительно долго, особенно первый этап, до собеседования, когда заявления непонятно когда передавались от ФСБ в ФМС и там ждали, когда за них возьмутся. Потом сроки формально соблюдались, кроме судебной стадии, но в ситуации заявителей не ускорить процедуру было бесчеловечно. Ещё я представляю себе примерно, как могли проходить собеседования — далеко не каждый способен настоять на том, чтобы сотрудник тогдашней ФМС (впрочем, с переходом функции к МВД²5 апреля 2016 года Федеральная миграционная служба была упразднена, а её функции и полномочия переданы Главному управлению по вопросам миграции Министерства внутренних дел Российской Федерации. ничего не изменилось в этом отношении) записал все, что он говорит, и как он это говорит, а не как удобно этому сотруднику, чтобы обосновать отказ. А тут ещё и через переводчика приходилось общаться. Потом, людям просто не выдали свидетельства о рассмотрении ходатайств по существу, которые закон обязывает выдать на руки в обмен на паспорт. Паспорта забрали пограничники ещё до собеседований, а свидетельства потом так и не выдали. Мои запросы по этому поводу игнорировались, соответствующие требования в жалобах тоже, как будто их не заявлялось. Почему так получилось и зачем ФМС нарушила закон, мне ответила сотрудница ФМС: если выдадим свидетельства, они же смогут въехать!

Как вы с ними общались? На английском? С помощью переводчиков? Если да, то откуда взялись переводчики и как они проходили в транзитную зону?

Д.Т. Все кроме палестинца говорят на английском. С ним мы говорили на русском — он что-то понимал и что-то мог сказать, но очень ограниченно. Помощью переводчика пришлось пожертвовать — не представляю, как бы я проводила его с собой, как долго я  бы согласовывала каждое свидание. Они, кстати, проходили всегда в присутствии сотрудников ФСБ — три-пять человек стояли чуть ли не в кружок, ловя каждое слово. Если честно, я (с согласия заявителей) специально начинала говорить громко и медленно, когда объясняла суть своих обращений в их интересах и проектов жалоб, которые я готовила от их имени и которые они подписывали. Иначе людям в штатском, пытавшимся через плечо прочитать их содержание, наверняка было бы сложно [уследить. Я хотела,] чтобы никто потом не говорил, что власти не знали об обжалованиях.

А жалобу в ЕСПЧ вы подавали сразу по всем четырем?

Э.Д. Практически одновременно, с разницей в месяц, мы подали жалобы по ним по всем. Сначала мы пытались просить у Европейского суда срочных мер. Чтобы Суд обязал российские власти разместить этих людей в специально предназначенном для этого центре временного размещения иностранцев, но Суд на том этапе в срочных мерах отказал. Собственно, в этом и суть нашей жалобы. Поскольку жалуемся мы не на то, что им не дали убежище, потому что нет гарантии на его получение, а на то, что пока они были лицами, ищущими убежища, с ними не обращались так, как должны были обращаться в соответствии с российским законодательством. Держали их в условиях, которые не только российскому законодательству не соответствуют, но и Конвенции, совершенно базовым требованиям.

В принципе ходатайство любого человека на получение статуса беженца, должно [пройти определенную процедуру]: его должны проинтервьюировать, должно быть принято решение рассмотреть ходатайство по существу — то есть соответствует ли оно определенным критериям, поскольку в российском законе есть очень щедрый список  оснований, по которым миграционная служба может не рассмотреть жалобу по существу. В нашем случае ни одно из этих оснований не было применено, рассмотрели все ходатайства по существу. В момент, когда подавшего ходатайство интервьюируют, собственно, начинается процедура рассмотрения его заявления. У него отбирают документы и взамен дают свидетельство о том, [что его заявление рассматривается].

За этим следует ряд гарантий, которые предоставляет российский закон. И самая важная из них — это временное размещение в специальном центре, где им предоставляется питание, медицинская помощь, какая-то еще социальная помощь, даже какие-то небольшие выплаты. Они могут там выйти подышать свежим воздухом, то есть это не совсем закрытое помещение. Это именно размещение, а не содержание под стражей. В законе не предусмотрено никаких исключений для людей, которые подают на статус беженца на границе. В принципе, ситуация, в которой заявитель подает на статус беженца на границе, есть в законе, она предусмотрена. Она очень плохо расписана, но тем не менее она предусмотрена. Тут никаких исключений нет, и в принципе мы говорим о том, что в соответствии с российским законодательством нашим заявителям должны были дать это свидетельство и разместить их в соответствующем центре. Им не дали свидетельство, а паспорта отобрали. Правда, отобрала паспорта не миграционная, а пограничная служба. На что как раз нет никаких оснований, никакого регулирования. И им не предоставили никаких гарантий, никакой помощи, которую они должны были получить.

То есть по сути то, что с ними происходило, ничем не отличалось от предусмотренной законом процедуры — кроме того, что все это происходило в аэропорту?

Э.Д. Да.

А если бы речь шла не об аэропорте, а о, скажем, пешем или автомобильном переходе? Произошло бы то же самое?

Э.Д. Я, кстати, не знаю таких случаев. Что совершенно не значит, что их не было. Но в принципе, закон предусматривает вариант получения убежища при переходе границы еще таким образом, что если человек вынужден незаконно перейти границу, то он в течение 24 часов должен успеть обратиться за статусом беженца.

Но в вашем случае они границу не пересекали?

Э.Д. Они не пересекали границу. У них не было такой возможности. Совершение  вынужденного перехода обычно подразумевает, что вот человек бежит, а ему в спину стреляют. В общем-то напрямую в законе не прописано такого, что можно просто прийти и попросить. В законе формулировка очень не раскрытая. Но, тем не менее, у них приняли эти заявления и рассмотрели по существу.

То есть, если бы, например, они приехали с действующей визой в Россию, а потом попросили об убежище, то их бы разместили соответствующим образом?

Э.Д. Да-да.

А здесь единственная причина, по которой этого не произошло, — это то, что они не могли пересечь границу, так как у них не было оснований, и вот они зависли в этом непонятном пространстве.

Э.Д. Они зависли, и в российском законе вообще нет регулирования такой ситуации. Непонятно, что делать. Аэропорт не знает, что делать, потому что они же в аэропорту живут, вот на этих матрасах на полу, в ужасных условиях. Авиакомпания не знает, что делать, потому что обычно на авиакомпанию возлагается ответственность вывезти человека, который прилетел этой авиакомпанией без соответствующих документов. А куда их вывезти — непонятно, потому что их не принимает ни одна другая страна, а вывезти их насильно в ту страну, из которой они бежали, авиакомпания тоже не может.

В чем состояла позиция российского правительства в ЕСПЧ в связи с этим? Я так понимаю, они говорили, что ситуация безвыходная, и их никак не могли разместить все по той же причине — потому что у них не было въездных документов.

Э.Д. Ну, они не говорили, что ситуация безвыходная. Они не признавали этого. Но из того, что они не отвечали ни на какие вопросы, было понятно, что ответа нет. Они говорили о том, что заявители были ненастоящими беженцами, что в реальности они просто искали лучшей жизни и пытались просто получить убежище.

Получается, что это вопрос не имеет отношения к делу?

Э.Д. Да. Мы считаем, что позиция правительства не имеет отношения к тому вопросу, на который мы жалуемся.

То есть если бы они были настоящими беженцами в терминологии правительства, вряд ли бы что-то изменилось.

Э.Д. Ну да.

Все равно ведь на время рассмотрения их обращения они так же вынуждены были бы находиться в этом аэропорту.

Э.Д. Ну, правительство говорило, что они должны были заранее получить визу, потом въехать и из России уже просить чего там им хочется.

А визу, интересно, какую? У нас же нет такой визы — для получения политического убежища.

Э.Д. Нет. И, [по мнению правительства,] когда человек бежит от бомбежек в Сирии, он должен прежде всего побежать в российское посольство и получить там визу. Они в общем-то пытались в принципе пересмотреть подход Европейского суда к этому вопросу. Представители правительства обвиняли Европейский суд в том, что он признал заявителей беженцами, в то время как само правительство пыталось признать их не-беженцами до рассмотрения самого заявления. То есть правительство утверждало, что заявители уже приехали не-беженцами, и на основании этого уже не нужно было их никуда размещать. В то время как на самом деле нужно сначала рассмотреть, беженцы они или нет, а потом уже признавать, настоящие ли они беженцы. И правительство пыталось пересмотреть подход Европейского суда, который, по их мнению, предоставляет слишком много прав лицам, которые приезжают и слишком многого хотят.

А они действительно бежали от угрожающих жизни ситуаций в своих странах?

Д.Т. Да, трое из них четко описали, артикулировали риски — военные действия, угрозы, принуждение к сотрудничеству со стороны террористов. Палестинец говорил о ситуации в целом как о вынудившей его уехать. Как бы то ни было — считал ли он Сектор Газа для себя лично относительно или достаточно безопасным местом или нет, попасть он туда не мог при всём желании. Египет закрывает переход, когда считает нужным, насколько я могу судить, понять, когда именно закроют и когда откроют обратно, невозможно никак. Он рассказывал, что пытался обратиться за убежищем в Иркутске, но его прогнали, пригрозив, что арестуют за нарушение миграционного законодательства. В итоге его постановили выдворить, и он попытался исполнить это решение суда и уехать домой. Но из Египта его депортировали обратно. Наши власти пишут в своём меморандуме, что он, взрослый человек, должен был понимать, что в Россию его не пустят — ему поставили запрет на въезд. Это справедливо, конечно, но только он же не сам себя депортировал [в Россию].

А до этого были ли какие-то прецеденты ЕСПЧ похожие?

Э.Д. Были, причем им уже больше 20 лет. Например, дело Amuur v. France — там тоже прилетели люди и застряли в транзитной зоне. У них были гораздо меньше сроки пребывания, и они в итоге вернулись туда, откуда прилетели. То есть им тоже отказали, но дело не в этом. А в том, что Европейский суд и там признал, что это было лишение свободы. Соответственно, правительство пытается нам сказать, что они не задерживали, не лишали свободы наших заявителей, и заявители были вольны уехать на все четыре стороны. А правительство наше просто ограничивало их въезд. Но практика Европейского суда такова, что, конечно же, сначала это просто ограничение свободы передвижения, когда власти не дают этим вновь прибывшим въехать на территорию страны. Но с течением времени это перестает уже быть просто ограничением свободы передвижения, и становится лишением, потому что людям некуда уехать больше, нет никакой третьей страны, которая могла бы их принять, и вернуться на родину, с которой они бегут, они тоже не могут. И когда власти страны рассматривают такое заявление на статус беженца слишком долго, это уже превращается в лишение свободы, и власти страны начинают нести ответственность за условия, в которых это лишение свободы происходит.

Учитывая, что это не новая проблема, и что это происходило уже, в том числе во Франции, Франция или другие государства меняли как-то свои практики, и если да, то как? Если неизвестно или если не меняли, то что, на ваш взгляд, собственно, должна была сделать Российская Федерация в такой ситуации?

Э.Д. Меняли ли во Франции практику? Таких дел против Франции я больше не знаю; думаю, что практику поменяли. Потому что там как раз было законодательство, и были применены какие-то процедуры — в отличие от нашей ситуации, где вообще не было никакого регулирования.

Вот как раз это мы тоже пытались донести в наших представлениях. Россия говорила, что если следовать логике Европейского суда, то мы должны вообще всех на свете пускать, всех, кто притворяется беженцами и прилетает на границу, и мы должны всех пускать свободно гулять по стране, наплевав на суверенитет и безопасность. И мы пытались им сказать, что, во-первых, не просто пускать, а размещать…

Все-таки тоже с каким-то ограничением свободы.

Э.Д. Конечно, с ограничением передвижения. Ограничением свободы передвижения или даже ограничения свободы вообще. Это не будет нарушать никаких гарантий, если это сделано в соответствии с законом. Во-вторых, нужно учитывать, что попасть в аэропорт «Шереметьево» без документов крайне сложно. Каждый, кто садится на самолет, летящий в Россию, знает, что его визу и основания въезда проверяет авиакомпания. Если оснований нет, авиакомпания просто не возьмет вас на борт. Поэтому таких дел не сотни, а вот всего несколько. Еще и потому, что нельзя сказать, что так уж много беженцев пытается попасть именно в Россию. Ну и самое главное:  для того, чтобы не нарушать права этих людей, пускать их на территорию страны совершенно не обязательно. Достаточно разместить их там же, в транзитной зоне, но в немного более человечных условиях, достаточно какого-то закрытого помещения, поставить несколько кроватей, обеспечить доступ к душу.

То есть, на ваш взгляд, решением проблемы было бы оборудование какого-то центра временного содержания или чего-то в этом роде, если Россия говорит, что никак не может пропустить их через границу.

Э.Д. Ну да, помещения. И, естественно, нужно ускорять процедуру. Потому что рассмотрение заявления в течение двух лет — это никак не совместимо с той ситуацией, в которой находится человек, ожидающий его рассмотрения. В этом конкретном деле были сильно превышены сроки, предусмотренные законом, но даже те сроки, которые предусмотрены законом, все равно не соответствуют ситуации, в которой человек может оказаться: два-три месяца ждать — это ненормально. Такие заявления должны рассматриваться в ускоренном порядке, для этого должно быть специальные регулирование.

Скажите, а в первоначальном решении палаты [ЕСПЧ] Суд согласился со всем, что вы говорили, и не принял доводы правительства?

Э.Д. Практически. Тогда и доводы у правительства были немножко другие. Правительство тогда начало говорить, что транзитная зона — вообще не юрисдикция Российской Федерации, поскольку находится за ее границей. Это был их главный довод. И они сказали, что поскольку нет никакой юрисдикции Российской Федерации, она не несет никакой ответственности за то, в каких условиях они там сидят.

То есть они пытались сказать, что жалоба неприемлема?

Э.Д. Да. Правительство также говорило, что никакие они не беженцы, и оснований у них никаких нет. На том этапе палата сказала, что это, конечно же, юрисдикция Российской Федерации. И еще раз можно повторить, что поскольку мы перечислили все законы, которые применимы к транзитной зоне, естественно, это подтверждает, что юрисдикция [Российской Федерации в транзитной зоне] есть. Соответственно, палата Европейского суда признала, что это лишение свободы, следуя уже установившимся критериям, по которым Суд определяет, есть лишение свободы или нет. Единственное, на тот момент суд как будто бы не обратил внимания и никак не учел то, что у заявителей отбирали паспорта. При рассмотрении в Большой палате этому было уделено особое внимание: все три судьи, которые задавали нам вопросы, задавали вопросы и про паспорта также. Наверное, будет более обширное и более детальное рассмотрение конкретной ситуации.

На ваш взгляд, в чем была проблема с тем, что у них забрали паспорта? Даже если бы у них были паспорта, они ведь все равно не могли бы никуда вылететь.

Э.Д. Да. Поэтому мы тоже сказали, что это не было первичным для них вопросом. Это было дополнительное ограничение их свободы, поскольку если они вдруг находили, куда им улететь, они все равно должны были возвращать паспорта через УВКБ ООН, им не выдавали эти паспорта на руки. Даже сириец и иракец, которых переселили в Европу, паспорта на руки так и не получили. Такая практика у пограничной службы, как мы можем предполагать, связана с тем, чтобы не позволить этим людям уничтожить документы, чтобы они, порвав паспорта, не остались там жить вечно. Но без какой-либо процедуры вообще, без какого-либо официального решения просто отбирают паспорта, и если человек все-таки находит, куда ему улететь, отдают их члену команды самолета.

Это именно российская такая практика, по вашим сведениям?

Э.Д. Да. В других странах мы такой практики не знаем. И опять же, поскольку это не закон такой, а именно практика, о таких случаях мы не слышали. И например, сириец пытался в какой-то момент улететь в Ливан, но его не приняли в Ливане, насколько мы понимаем, именно потому, что у него была подозрительная ситуация, и на руках не было паспорта. Тот факт, что человек приходит [на паспортный контроль] без паспорта, а паспорт у капитана или другого члена экипажа, для ливанцев уже сразу был красным флагом, и они его отправили обратно.

А как вам кажется, учитывая, что у Европейского суда достаточно устоявшаяся практика по этому вопросу, зачем Российская Федерация решила добиваться рассмотрения в Большой палате?

Э.Д. Мне кажется, для них это, во-первых, принципиальный вопрос, потому что они продолжают настаивать: если будет такая практика Европейского суда, то все беженцы сейчас ломанутся именно в Россию, и нет других стран, куда им ломануться. Даже [Уполномоченный Российской Федерации при ЕСПЧ Михаил] Гальперин в своем выступлении назвал это «golden opportunity»,  «золотой возможностью», на что мы все, конечно, посмеялись. Но они считают, что теперь такая практика Европейского суда — можно кому ни попадя прилетать и требовать каких-то обязательств от Российской Федерации. Они этого не хотят допустить.

То есть, они хотят, чтобы в следующий раз все было точно так же? Вы ведь не говорили о том, что им должны были дать убежище. Вы говорили о том, что им должны были предоставить какие-то нормальные условия, пока их обращение рассматривается.

Э.Д. Да. Правда, правительство продолжает игнорировать наши повторения, что это, в общем, не то, о чем мы спорим. Они продолжают спорить о том, что убежище вообще не должны были предоставить — и поэтому никто ничего никому не должен. Они не говорят, что было бы, [случись такая ситуация снова], но, судя по всему, да, они хотят, чтобы все оставалось именно так, и поскольку они считают, что российские власти не несут никакой ответственности за людей, которые просто приехали без каких-либо виз, то их мнение состоит в том, что так и должно быть: сами приехали, сами помучились, сами уехали.

One of the applicants, Hasan Yasien, in the Sheremetyvo Airport (left). Source: Facebook

А это случайно так получилось, что в тот же день рассматривалось похожее дело против Венгрии?

Э.Д. Совершенно не случайно. Мы полагаем, что реальным основанием для пересмотра было как раз это дело против Венгрии, а не доводы и запросы российского правительства. Так получилось, что две разные палаты суда примерно в одно и то же время вынесли постановления по очень схожим делам. Оба постановления были в пользу заявителей, но мотивировка была немного разная. Заявители сами были немного в разных ситуациях. В венгерском деле очень важна ситуация с третьей безопасной страной, поскольку правительство Венгрии утверждало, что заявители пришли из Сербии и должны были в Сербию и вернуться, так как Сербия — безопасная страна. У нас эта концепция в принципе не присутствовала, и вообще Суд не сильно вдавался в этот вопрос, вынося решение по нашему делу.

Наше правительство говорило, что мир открыт, летите на все четыре стороны. Но Суд не сильно вдавался в этот момент, не рассматривал, была ли у них третья безопасная страна, в которую они из России и не домой могли бы улететь. И мы полагаем, что именно потому, что мотивировка была разная, Суд хочет унифицировать практику и привести ее к какому-то определенному единому алгоритму, который нужно применять, чтобы вынести решение по подобным делам. И поэтому, я думаю, суд как раз гораздо больше внимания уделил вот этим деталям с паспортом, например, и с третьими странам, и в нашем деле в Большой палате.

Вы как-то общались с венгерскими коллегами?

Э.Д. Да, мы с ними общались еще на этапе, когда подавали письменные представления, мы согласовали наши позиции — они, в принципе, никак не противоречили друг другу, одинаковые были позиции. Мы обсудили все, убедились, что мы все правы.

Велики ли шансы на то, что решение, как в России говорят, устоит?

Э.Д. Насколько нам позволяют предположить наши возможности — мы считаем, что да. Мы считаем, что это было сделано для унификации, и не видим оснований, по которым Суд мог бы вдруг отменить свою позицию двадцатилетней давности. Конечно, никакая позиция не высечена в камне навечно, и ситуация меняется. Но от того, что в Европе теперь много мигрантов, беженцев, позиция Суда о том, в какой момент ограничение свободы перерастает в лишение свободы, мы считаем, не может поменяться. Поэтому мы надеемся на то, что Суд оставит в силе решение палаты.

С тех пор в России не повторялась такая ситуация, насколько вы знаете?

Э.Д. Параллельно в «Шереметьеве» была еще одна иракская семья, и их как раз пустили в страну и разместили. Но в связи с этим они приняли решение никуда не жаловаться — тем более, в Европейский суд. Они решили, что лучше будут в хороших отношениях с властями. Насколько мне известно, они так и не получили статуса и все-таки выехали потом, но, по крайней мере, они ожидали этого статуса в человеческих условиях.

А как же так получилось, что их пустили, если, по словам правительства, это было невозможно?

Э.Д. Ну вот опять же, мы этот довод и приводим. Потому что еще до этого, в 2015-м году, была сирийская семья, которую тоже впустили и разместили. То есть, практика абсолютно произвольная, никакого регулирования нет, хотят — применяют, не хотят — не применяют.

Россия говорила, что она тех пустила, потому что там были дети?

Э.Д. Ну, это пытался донести судья [ЕСПЧ от Российской Федерации Дмитрий] Дедов, как бы намекнуть. Он спросил, а какая была разница, были ли дети у ваших заявителей. И мы как раз пытаемся ответить, что это с точки зрения закона не должно иметь никакого значения и не имеет. С точки зрения российского закона, нет никаких оснований, по которым кого-то можно было бы пустить, а кого-то не пустить. Для нас очевидно, что это просто общественный резонанс, который вызвала та история. Поскольку там дети, журналисты обратили на эту историю гораздо больше внимания. Был общественный резонанс, у отца семейства вроде бы было онкологическое заболевание. Поэтому их пустили.

По идее, если это решение устоит, Российской Федерации придется что-то делать. Теоретически.

Э.Д. Ну да, если Европейский суд напишет, что Россия должна принять какие-то меры общего характера, то что-то они должны будут сделать, но эта уже будет работа с Комитетом министров. Потому что Европейский суд не напишет, что конкретно они должны сделать.

На ваш взгляд, самым простым было бы оборудовать какое-то помещение?

Э.Д. Самым простым — да. Самым лучшим, конечно, было бы впустить в страну и разместить в тех центрах, которые уже существуют, и там нормальные условия. Почему бы и нет?

Тем более, как мы видим, это возможно в принципе.

Э.Д. Это возможно, и как мы видим, это никак не влияет на суверенитет Российской Федерации, потому что люди все равно находятся в условиях ограничения свободы. И непонятно, чем вот эти четыре человека могли как-то страшно повлиять на состояние суверенитета.

Я бы на месте российского правительства сказал: «Ну мало ли, а вдруг они  террористы? Вот те, которые с детьми, они вряд ли террористы».

Э.Д. Ну рассмотрите быстрее тогда. И вышлите их. Никто ведь не говорит, что их нельзя было выдворить в связи с тем, что у них нет оснований, чтобы пребывать в России, и отказать им в статусе беженцев. Ну откажите в нормальных условиях с нормальными сроками и выдворяйте. А там уже будем разбираться. Закон предусматривает именно такой вариант: впустить их на основании этих свидетельств и разместить, пока рассматривается их ходатайство. Но если с этим такая большая проблема, не потребует каких-то громадных финансовых усилий со стороны России оборудовать небольшое помещение с несколькими кроватями и душевой кабиной на территории транзитной зоны.

Со времен событий, описываемых в жалобе, прошло довольно много времени. Что сейчас говорят заявители обо всей этой истории?

Д.Т. Они ждут развязки, как и мы, ждут постановления Большой палаты. Они считают свое нахождение в транзитной зоне бесчеловечным обращением — и, конечно, хотят, чтобы Суд это подтвердил.